Виктор Миллер о судьбе репрессированных немцев

Виктору  Александровичу  Миллеру и его землякам навсегда запомнились  те страшные дни, когда пришлось оставить родной дом, все нажитое, друзей, соседей, там, в Саратовской области Мариентальского кантопа. Насильственно перевезли 25 семей в Ельцовку, в сентябре 1941 года. Выгрузили на площади, около двухэтажного деревянного здания райисполкома и стали расселять по квартирам. Многих отправили в Аныштаиху, Пуштулим, Новокаменку и Бедреп. Вещей с собой почти никаких не было. Все было брошено на произвол судьбы, в Саратовской области. Семью Миллер забрали на квартиру  Тупитиных, проживающих в Ельцовке, на гавани. В школу Виктор  Александрович пошел в 1944 году, закончил десятилетку в 1954 году. Пока учился в школе, каждый месяц нужно было идти в комендатуру и отмечаться. Зловещей тенью следовало за ним слово «немец» в свидетельстве о рождении. И бежало, кажется сзади, а становилось поперек пути. А так хотелось попасть в Красную армию! Как и парням из нашего класса мне хотелось надеть солдатскую форму. Мечтал стать красивым солдатом. Прямо о причине моей задержки мне никто не говорил, очевидно,  избегая истиной отравить молодую душу. Но однажды мне в военкомате сказали : «Ты закончил среднюю школу, это хорошо, а вот армия не для тебя». И я понял, что с клеймом немца мне в армию не попасть. Пришло отрезвление и в сердце  рубцом осталась обида.Советским немцам сегодня говорят: «Пора забыть старые обиды, обусловленные «объективными», «историческими» причинами. Да и нет   уж тех, кто чинил беззакония. Значит, и виновных нет. Не с кого теперь спросить. Разве можно обижаться на всю партию, на правительство, на страну?. Да и не все ошибки можно исправить. На Волге теперь живут другие люди. Но что поделать с памятью народа: ничто не забывается  в народе – ни добро, ни зло. Уйдут (да и уходят) в небытие поколения репрессированных немцев, а из уст в уста, из поколения в поколение будет передаваться, обрастая легендами пережитое, откладываться в генетическом  национальном коде, и через века будет помниться, как по великому навету, лишив нажитого добра изгнали целый народ с его родных мест и вывезли в холодную Сибирь, рассеяли по зернышку  по огромному полю. Как не пустили на фронт, а заключили мужчин за высокие колючие ограды с часовыми на вышках, в концлагеря, чтобы сгубить их голодной смертью. Как отлучили детей от матерей, угнанных на непосильные раьботы в тайгу и на далекие стройки, как умирали малые дети от холода и голода, без материнской ласки и тепла. Как потом уже, после войны оставшихся в живых – всех приговорили  к вечному поселению, пригрозив двадцатью годами каторги тем, кто отважился бы покинуть резервации.

Война требовала все больше и больше металла. Помимо Красной Армии была срочно создана Трудовая Армия,  организованная из представителей «неполноценных» или попавших в немилость народов страны. В их числе оказались и советские немцы, которые по  мысли обманутого Гитлером генерального вождя должны были понести наказание за вероломство  фюрера. В Ельцовке в Трудовую Армию попало 268 человек. Арест производили через военкомат. Вильгельм Петрович Роот  рассказывал, что он вместе с отцом (его забрали в октябре 1941 года)  находился за колючей проволокой концлагерей Бакалстроя НКВД СССР. Лагерь опутан был тремя рядами колючей проволоки, с вышками по углам, мощными прожекторами и частым строем осветительных столбов. Под ними, на ярком свету, отобранном у барочных электроламп, будто под солнцем, , искорками сверкает белоснгежная, девственно – чистая следовая полоса. Это зимою. А летом четырехметровое пространство  между рядами колючки напоминает старательно обработанный черный пар: на нем, согласно строгим лагерным правилам не должно быть ни былинки. Ночами,  по натянутой вдоль заграждения проволоке, носятся овчарки и лениво перезваниваются колоколами часовые, отгоняя непрошенный сон. Неусыпно стерегут они загнанных в бараки безобидных, до крайности отощавших людей. Словом, это был образцовый тюремный лагерь со всеми требованиями, оговоренными уставом конвойной службы. В него заперли многих с Ельцовки, советских граждан, у которых родная власть без всякого суда и следствия и без малейшей вины отобрала не только свободу. Доброе имя и честь, но у многих, очень многих, саму жизнь. Причина – война, а повод один единственный: национальность – немец. Такая участь была уготована мужчинам немецкой национальности. Постановлением ГКО от 10 января 1942 года  НКВД СССР обязан был создать из мобилизованных  рабочие колонны, установить в них дисциплину, обеспечивающую высокие производственные нормы. Этим же Постановлением учреждалось размещение данного «контингента» в отдельных лагерных пунктах, обнесенных колючей проволокой и обеспеченных охраной. Вводился строгий воинский порядок с выводом людей на работу и возвращение строем. Отрядов было много, на Бакалстрое, в начале 1942 года было шестнадцать, в каждом от четырех до восьми тысяч человек. А всего, вместе, с «отдельными колоннами» число трудмобилизованных, составляло 100 тыс. человек. Этой, находящейся в ведении Берия, армаде предписывалось «любой ценой» - так уж принято в нашей стране и в «кратчайшие сроки» создать металлургический комбинат с полным циклом процессов, начиная с добычи и обогащения руды и заканчивая выплавкой высокопрочной стали, идущей на изготовление танковой  брони и вооружения. Создание такого комбината в городе Бакале, что находится в западной части Челябинской области, планировалось еще до войны. Для этого на окраине Челябинска, севернее села Першино, была выделена огромная, квадратных километров в сорок, площадка и даже построено несколько лагерей для будущей подневольной рабочей силы. Война ускорила обороты этой гигантской машины: обливающейся кровью стране нужен был металл.

Строительство начинали с нуля, с первых колышков, первых просек для первых дорог на огромном, поросшем березником косогоре. Начинали с первых котлованов для первых бараков и ямок под столбы для проволочных заграждений вокруг самих себя. Невдалеке от каждого из ключевых объектов стройки Доменстроя, Стальпрокатстроя, Коксохимстроя, Жилстоя и других, не менее важных объектов были заложены «свои» лагеря, будущие заключенные которых, подобно муравьям, рыли  гигантские котлованы под возводимые домны, мартеновские печи и прокатные станы. В свою очередь вся эта махина имела  внешнее ограждение и вооруженную охрану, ни один «трудармеец» не мог  вырваться из этого гигантского лагеря. Как хотелось выжить, как не хотелось умирать. Заглушая голодные муки Вильгельм Петрович Роот вспоминал и мечтал о будущем. К лету 1942 года там не осталось трудоспособных вообще. Одни скончались, других «сактировали» по болезни и отправили к семьям на их новые, после депортации места. Под предлогам того, что де надо хранить «государственную тайну» и соблюдать «установленный» режим, нас изолировали от внешнего мира, создавали такую моральную и «материальную» обстановку, которая полностью подавляла человеческую личность и убивала в нас волю даже к малейшему сопротивлению любым формам вандализма, царившего в лагерях.

Какой мерой можно измерить унижение и позор, пережитые нашими немцами, на которых, как на диковинных животных в первое время сбегались смотреть люди  в уральских селениях. Слабые духом кончали жизнь самоубийством, что не так просто было сделать, ибо все, что могло для этого пригодиться, отбирали при обыске. Ложились на рельсы ( я сам  видел это), вешались на работе, в туалетах, на петлях, предназначенных для того, чтобы ослабший человек мог удержаться на корточках. Словом жинь  у нас не только отнимали, многие отдавали ее сами.

Украдкой, не веря глазам своим, всматривались мы друг в друга, тревожно и пристрастно, как в зеркало. «Значит, и я такой же «доходяга»?. Другого способа увидеть себя не было: бритвы иметь запрещалось, а без них зеркало ни к чему. Обо всем этом спустя годы вспоминают  Краснослободцев Василий Павлович, Дильман Эдмунд

Как правило обиду приходилось сносить молча, чаще со слезами на глазах, сцепив от бессилия зубы. Сведения, относящиеся к «трудармии» засекречены в архивах МВД, которое и дальше, видимо, будет держать в тайне компрометирующие его факты. «Мобилизация в трудовую армию немцев и других советских народов была придумана и осуществлена на высшем государственном уровне. Только у немцев она охватила не менее полумиллиона мужчин, не считая примерно 250 тысяч женщин, которые подверглись «мобилизации», начиная с 1942 года.  Виктор Александрович  Миллер вспоминает, что его тетя Папст Мария Адамовна 1913 года рождения работала в Ельцовском районе на лесоповале в лесу, зимой 1942 года. Прохудились пилы, и она пришла пешком, в деревню ночью, чтобы починить их. На второй день ее уже забрали по линии НКВД и больше она не вернулась. Был случай, когда родственник у одних немцев из Ельцовки, умер в Пуштулиме. И они пошли пешком в Пуштулим на похороны и встретился на этот случай работник комендатуры из милиции и он вернул их и пригрозил, что  за самовольный уход  из села будут наказаны. Еще один случай: Воробьев женился на немке Амалии Яковлевне. Она работала фельдшером Ельцовской больницы и его исключили из рядов КПСС.

Когда забирали по линии НКВД или по линии военкомата, все сидели в доме тихо, как мыши, боялись голос подать. Огня зажигать было нельзя, мужья собирались в темноте. Детей не будили, чтоб  шума не было. Энкэвэдэшники дальше порога  никого не выпускали, плакать не давали. С двух сторон начинали облаву, всех с постелей  поднимали. Легким осторожным стуком, которого было достаточно, чтобы хозяева проснулись: каждую ночь ждали, что за ними придут. И вот пришли, забрали, крадучись, по – воровски, буд – то кур в мешок сажали. Если бывало, случайно и увидит сосед, вышедший в подштанниках по нужде, то тут же, обо всем позабыв, ныряет в свою хату и ждет, затаив дыхание: не к ним ли повернут от соседей?.

Вот такими они были: те жуткие тридцатые годы – время погибели народной, содеянной необузданной, злой волей восходящего «светоча истории».